В записных книжках Даниила Хармса разных лет встречаются планы воображаемых квартир (один из комментаторов назвал их «назойливыми схемами»). В дневниковой записи от 25 ноября 1932 года писатель признается:
«С давних времен я люблю помечтать: рисовать себе квартиры и обставлять их. Я рисую другой раз особняки на 80 комнат, а в другой раз мне нравятся квартиры в 2 комнаты. Сегодня мне хочется иметь такую квартиру».
Восьмидесятикомнатные монстры, вероятно, никогда не отображались на бумаге. Правда, к 1934 году относится подробнейший план многокомнатной квартиры с роялями в двух гостиных и четырнадцатью стульями по периметру обеденного стола. Но в пояснительной надписи к рисунку назван адрес дома: Дворцовая набережная, д. 22. Указан даже этаж — первый. Речь идет, конечно же, о доме Г.А.Черткова с фасадом в стиле раннего французского классицизма (1877–1878 годов постройки). Трудно сказать, в каком виде пребывали позднейшие, утраченные теперь неоклассические интерьеры этого национализированного большевиками особняка в середине тридцатых годов прошлого века. К примеру, сохранились ли там еще столовая и рояли? Возможно, Хармс по своему обыкновению фантазировал.
Более характерны для него «приземленные» рисунки, изображающие «квартиры в 2 комнаты» или в одну, без отделенной перегородкой кухни, — то, что сейчас принято именовать студией. Такие квартиры писатель скрупулезно «обставляет мебелью».
В двадцатых годах, когда еще сохранялась надежда на благополучное писательское будущее, Хармс иногда позволял себе помечтать об элитарном, привилегированном жилье. Так, на рисунке «Наша квартира» (см. иллюстрацию), обозначены помещения для прислуги. Однако в тридцатые ему, осознавшему полную несбыточность грез о личном комфорте, оставалось лишь горько иронизировать. К этому времени относится прозаическая миниатюра, действующее лицо которой почему-то француз:
«Одному французу подарили диван, четыре стула и кресло. Сел француз на стул у окна, а самому хочется на диване полежать. Лег француз на диван, а ему уже на кресле посидеть хочется. Встал француз с дивана и сел на кресло, как король, а у самого мысли в голове уже такие, что на кресле-то больно пышно. Лучше попроще, на стуле.
Пересел француз на стул у окна, да только не сидится французу на этом стуле, потому что в окно как-то дует.
Француз пересел на стул возле печки и почувствовал, что он устал. Тогда француз решил лечь на диван и отдохнуть, но, не дойдя до дивана, свернул в сторону и сел на кресло.
– Вот где хорошо! – сказал француз, но сейчас же прибавил: – А на диване-то, пожалуй, лучше».
Хотя в коротком повествовании как будто бы фигурирует иностранец, советские реалии проступают вполне отчетливо. Это и печка, и в особенности само место действия — не квартира, а комната, в замкнутом пространстве которой мечется, не находя себе места, герой рассказа.
В комнате ленинградской коммуналки на Надеждинской улице Даниил Хармс провел последние шестнадцать лет своей недолгой тридцашестилетней жизни. Там не было дивана и кресла, зато стояла в простенке между двух окон фисгармония, а по стенам висели самодельные обэриутские плакаты вроде «Мы не пироги» и т.п.
Из этой комнаты, после небрежного обыска, 23 августа 1941 года арестованный по бредовому доносу писатель был увезен на допрос, а затем в тюрьму, откуда ему не суждено уже было вернуться.
Aвтор: Максим Лаврентьев
