Князь Александр Борисович Куракин, прозванный за огромное богатство и не меньшую любовь к роскоши «бриллиантовым князем», был не только известным в Европе масоном, крупным дипломатом и влиятельнейшим сановником короткой павловской эпохи, в историю он вошел еще и как выдающийся хлебосол и гостеприимец своего времени.
Прослышав о княжеской любезности и щедрости, к нему, находившемуся в то время в опале у императрицы Екатерины II за приобщение к франкмасонству ее сына, в саратовское Надеждино (так в надежде на возвращение в Петербург переименовал Александр Борисович по приезде своем село Борисоглебское) стекалось множество незваных, зато и не робкого десятка гостей, в основном бедных мелкопоместных дворян. Не смея из скромности представиться хозяину, они иногда месяцами проживали в куракинском имении на всем готовом, питались даром, пользовались верховыми лошадьми и экипажами для выезда, удили с лодок рыбу в окрестных прудах.
В печатной инструкции «Обряд и правила для здешнего образа жизни в селе Надеждине», которую получал каждый приезжий и где был выписан распорядок дня, в последнем, седьмом пункте значилось:
«Хозяин никогда не ужинает, но всякий день, в десять часов вечера, будет у него ужин готов для всех приобыкших к оному, и он, прося дозволения от оного всегда отлучаться, просит также своих случающихся гостей, несмотря на его отсутствие за оный садиться и за оным самим хозяйничать».
Некоторые из «приобвыкших» так и оставались в Надеждине на должностях шталмейстеров и церемониймейстеров, причем за солидную плату.
Но не свой обильный обеденный стол любил князь.
В день смерти Екатерины II (6.11.1796) новый император одним из первых своих распоряжений вызвал Куракина в столицу. В течение одного месяца тот был пожалован в тайные советники и произведен в действительные тайные советники и в вице-канцлеры, назначен членом Государственного Совета, удостоен орденов Святого Владимира I степени и Святого апостола Андрея Первозванного, высшей государственной награды царской России. Заодно получил и по мелочи: дом в Петербурге и 150 тысяч рублей на уплату долгов. Последних, кстати сказать, у него и быть-то не могло, просто самодержец не забыл, как ту же сумму передал ему, нуждавшемуся в средствах нелюбимому матерью наследнику, молодой Куракин, заложив одно из своих имений. А в день коронации весной следующего года к этим щедротам добавилось несколько тысяч крестьянских душ в Псковской губернии плюс богатейшие рыбные промыслы в Астраханской, после чего князь сделался, как бы сказали сейчас, монополистом на мировом рынке черной икры.
Отчего же эти блага сыпались на Куракина как из рога изобилия? Ответ прост: по дружбе. Князя отличало умение быть лукавым дипломатом и в то же время верным до сентиментальности, искренне преданным товарищем такому непредсказуемому, вечно подозрительному и вспыльчивому человеку, каков был венценосный «русский Гамлет».
Глубоко укоренившаяся в нем рыцарственность разительным образом проявилась во время страшного пожара в Париже, в котором Куракин едва не погиб, сильно обгорев: посторонившись от двери объятой пламенем залы, русский князь пропускал вперед визжавших от ужаса салонных красоток. Уже потом с него, беспамятного, разодрав залитый расплавившимся золотом мундир, ушлые спасатели срезали бриллиантовые пуговицы...
Кстати, именно Куракин ввел тогда в столице европейской моды привычный с тех пор на торжественных обедах способ сервировки блюд service à la russe («русская сервировка»), когда блюда подаются в порядке их места в меню. До того, согласно так называемой французской системе, все разом выставлялось на стол.
Тончайший мастер хлестких характеристик, дававшихся им различным историческим деятелям, Николай Иванович Греч крупно ошибся, пожалуй, единственный раз, когда назвал Куракина человеком «пустым и слабоумным». Впрочем, он помнил князя в его последние, больные и предсмертные годы. Во всяком случае, Греч оставил без внимания другую, как нам представляется, важнейшую сторону личности князя. Тут, пожалуй, не лишне прислушаться к Филиппу Вигелю, этому в целом тенденциозному мемуаристу и аморальнейшему субъекту. Вот что писал о Куракине Вигель:
«Бесчисленные фразы, затверженные им во Франции, и отчасти переведенные им даже по-русски, составляли всю политическую его мудрость; но зато какой искусной представительностью, каким благородством, каким постоянством и нежностью в дружбе заменял он все недостатки свои!»
Всю жизни Александр Борисович хранил как святыню простенький столик, за которым он когда-то обедал, ужинал и выслушивал наставников вместе с товарищем своих детских игр Павлом, будущим императором Всероссийским.
Aвтор: Максим Лаврентьев
