Высокое положение во властной иерархии, широкая общественная популярность не во всяком человеке автоматически вырабатывают привычку к роскоши. Приходится, однако, признать, что случаи бессребреничества среди знаменитостей все же чрезвычайно редки. Например, аскет Савонарола, восстановивший во Флоренции конца XV века республиканские учреждения; его потом казнили сами же флорентийцы за излишнее религиозное рвение. А кинический философ Диоген жил в глиняной бочке, демонстративно устранясь от людских проблем, и на вопрос нового гегемона Эллады Александра Македонского не надобно ли ему, Диогену, чего, нахально велел царю отойти в сторонку, не загораживать солнце. Ленивцу повезло, что царским учителем был Аристотель, внушивший своему ученику некоторое почтение к столь подчас оригинальным мыслителям.
Нашего великого Александра — Александра Васильевича Суворова нельзя назвать ни циником, ни аскетом. Строго соблюдая посты, питаясь вообще очень просто и не употребляя ничего сладкого, он давал для других обеды иной раз из семи блюд. Себе же через управляющего заказывал из Москвы чаю «наилучшего, какой только обретаться может». И строго прибавлял в письме: «По цене купи как бы дорог ни показался, выбери его чрез знатоков, да перешли мне очень сохранно, чтобы постороннего духа отнюдь не набрался, а соблюдал бы свой дух весьма чистый».
Перед обедом обыкновенно выпивал для аппетита рюмку тминной водки или пенника с толченым перцем, а за обедом — немного венгерского вина, которое в торжественные дни заменялось шампанским.
Как прирожденный военный, Суворов обожал мундиры настолько, что выходил к разводу в форме того полка, который нес в тот день караульную службу. С удовольствием носил ордена и другие знаки отличия, осыпанные бриллиантами; всегда имел при себе золотую табакерку, брал из нее нюхать крепчайший рульной табак, но не любил, чтобы у него кто-нибудь, как тогда говорили, одолжался.
В отведенных Суворову помещениях зеркала обязательно завешивались материей. «Помилуй Бог, я не хочу видеть другого Суворова!» — отшучивался полководец. Лишь однажды маленькое зеркальце было оставлено «для дам, кокеток» в отдаленной комнате, куда он никогда не заходил.
Настоящий фурор, в тот момент показавшийся многим чуть ли не равным измаильской победе, произвел Александр Васильевич в Петербурге в 1795 году. Для временного пребывания ему определили Таврический дворец, опустевший по смерти любимца императрицы, светлейшего князя Потемкина. Мебель из покоев была вынесена. После чего в спальне прямо на пол у стены навалили сена, покрыли его простыней и одеялом да положили две большие подушки. Вот и все фельдмаршальское ложе! У окна поставили письменный стол, два кресла и еще один маленький столик — на нем суворовский повар Митька разливал душистый московский чай.
Приятель Суворова, поэт и царедворец Державин, не замедлил откликнуться соответствующей суворовскому духу лаконичной одой:
Когда увидит кто, что в царском пышном доме
По звучном громе Марс почиет на соломе,
Что шлем его и меч хоть в лаврах зеленеют,
Но гордость с роскошью повержены у ног,
И доблести затмить лучи богатств не смеют, —
Не всяк ли скажет тут, что браней страшный бог,
Плоть Эпиктетову прияв, преобразился,
Чтоб мужества пример, воздержности подать,
Как внешних супостат, как внутренних сражать.
Суворов! страсти кто смирить свои решился,
Легко тому страны и царствы покорить,
Друзей и недругов себя заставить чтить.
Поучительная история, не правда ли?
Aвтор: Максим Лаврентьев
